Жестокость

Источник: Казань.- 2007.-№3.-С.49-50.

Когда я вспоминаю своё раннее детство, одно видение всегда возникает перед моими глазами: низко-низко над нашими головами с натужным рёвом пролетают тёмные на фоне серого неба самолёты с чёрной свастикой на крыльях. Мы сидим на открытой платформе товарного поезда, куда-то едем...
Интересна реакция ребёнка: мне совершенно не страшно — ведь рядом мама...
Эвакуация.
Не знаю, как и сколько мы ехали. Наконец-то приехали. Тамбовская область. Инжавинский район.
Поместили нас в доме поселкового забулдыги и пьяницы Ваньки по прозванию Балтыш на самом краю посёлка. Ванька-Балтыш никогда не просыхал, но и голову не терял. К моему восторгу оказался он ещё и местным музыкантом, сыгравшим существенную, как я понимаю сейчас, роль в моём первоначальном музыкальном воспитании.
Отдел райкома, в котором работает мама — особый. За официальным словом «особый» смысл простой — борьба с дезертирством. Об этой стороне войны не принято писать. Я до сих пор храню мамино удостоверение 1942 года на право проверять документы военнослужащих.
За нашим жилищем сразу же начинается лес. Что такое тамбовский лес — не расскажешь. Так же трудно рассказать и о другой местной достопримечательности, хорошо известной на всю Россию - тамбовском волке. Тамбовских волков мне довелось увидеть в первую же зиму. Помню, как однажды ночью протяжный душераздирающий вой буквально вытолкнул нас из избы. Вдали вдоль леса, поджав хвосты и опустив головы, проходила серая стая, изредка поглядывая в сторону человечьего жилья. Зима была снежная, и на фоне белого снега перед чернеющим лесом воющаяся стая, вытянувшаяся в зловещую тёмную линию — зрелище не для слабонервных. Жуткое зрелище.
Вскоре произошли трагические события, усложнившие мамину работу - убили начальника особого отдела Четверткова. Он мне нравился. Не раз Четвертков подсаживал меня на свою двуколку и заставлял лошадь бежать рысцой, с ветерком проносясь по посёлку. Он был весёлый такой, отчаянный. Часто угощал, чем придётся. Однажды привёз из соседнего Мичуринска то ли груши, то ли помидоры... Ну и вкус был у них!.. Его убили подло, из засады, когда он проезжал по лесу на двуколке. Лошадь сама нашла дорогу домой. В двуколке лежал уже окоченевший труп.
Так мама осталась одна в отделе. Работа её усложнилась. Она приходила домой всё позднее и позднее. Я был фактически предоставлен самому себе. Но — не скучал: рядом всегда был Ванька-Балтыш. Ванька любил играть на балалайке и громко пел частушки, в которых мат следовал через каждое слово. Детская цепкая память всю эту Ванькину самодеятельность тут же усваивала. Я, конечно же, ходил за ним и с удовольствием ему подпевал. В общем, это и была, по сути, первая моя музыкальная школа.
В отличие от Ваньки-Балтыша его сосед Санька был совсем другим. Санька сильно припадал на левую ногу — результат давней детской травмы. Поэтому и в армию его не взяли. Санька любил лошадей, постоянно возился с ними на колхозной конюшне. Там часто и спал. А летом пас коров. Всегда — и летом, и зимой — Санька ходил с длиннющим кнутом из сыромятной кожи.
У Саньки была мать тётя Поля — маленькая, худенькая женщина. Её все вокруг любили. У неё было небольшое своё хозяйство: корова и овца. Добрая была женщина, работящая, отзывчивая, приветливая. Вдобавок ко всему, хорошо гадала. Искусство гадания в те лихие военные времена ценилось особенно высоко. По вечерам тётя Поля часто заходила к маме, разбрасывала свои старые, изрядно потрёпанные карты. На кого гадала — понятно. Два её старших сына, Санькины братья, находились в армии. В армии был и её муж. За картами женщины отводили душу, успокаивали себя, ища в загадке карточных комбинаций разгадку будущих своих судеб.
В тот вечер тётя Поля долго не уходила от нас. Ещё и ещё раз раскладывала карты. Вздыхала: что-то плохая масть ей сегодня выпадает. «Всё! Надо сжечь карты», — наконец решила она. Мама успокаивала её, как могла — врут карты!
А ночью маму разбудил странный звук. Она встала и вышла на улицу. По двору ходила тётиполина корова, двери избы распахнуты. К чему бы это? Начиналась зима. Ударили первые морозы. Мама несколько раз окликнула соседку, подойдя к распахнутым дверям — заходить побоялась, и, не получив ответа, заподозрила неладное. Тут же позвала к себе в подмогу недавно появившегося в посёлке одноногого инвалида; где-то под Смоленском ему оторвало ногу, и он был мобилизован. Это называлось в то лихолетье — повезло семье.
Вместе с инвалидом они осторожно зашли в избу. Чиркнула спичка, и в неясном пламени перед их глазами предстала страшная картина: на полу в луже крови лежал изуродованный труп старой женщины. На нём были следы ужасающего насилия: полуотрезанная голова с выколотыми глазами, отрубленные руки и ноги — работа жестокого, беспощадного садиста.
Что там наши надуманные современные сериалы-стрелялки! Действительность порой оказывается более страшной.
Вызвали милицию.
Наряд прибыл быстро.
Дальше всё развивалось просто. Со двора тёти Поли прямо через чистое поле в соседнюю деревню уходил след салазок с тонкой кровавой ниточкой посередине. Потом оказалось - - убийцы зарезали овцу тёти Поли и, положив её на салазки, повезли к себе. По чистому белому снегу! Будто природа сама раскрывала убийц: снег прекратился, как только они вышли из избы. Незапорошенный, ярко-кровавый след, связавший жертву и её убийц, привёл к дому деверя тёти Поли. Он спал. Рядом с ним нашли и окровавленный топор — орудие убийства. Спал и его племяш, оказавшийся его подручным в этом чёрном деле. Оба спали крепко после страшного своего преступления и вначале вроде даже и не поняли, почему разбудили их в такое раннее утро.
Дальше я всё видел своими глазами: как вели их со связанными руками по дороге, вдоль которой плотно выстроились двумя рядами высыпавшие из своих домов жители обеих деревень. Били их кто чем мог, осыпая проклятиями. Били долго и беспощадно. Их могли бы убить, конечно. Это было время, когда и без того горя вокруг было много: гремела война, и похоронки с фронта шли бесконечным потоком. Невозможно описать ярость толпы, не искусственно созданную ненависть, а истинную ярость, справедливую, но бессильную против свершившегося. Как докажешь нелюдю, что он нелюдь? Да и зачем доказывать? Всё равно уж ничего не изменишь.
Деверя тёти Поли и его племянника всё же каким-то образом довели до поселкового Совета. Вызвали машину из области. Послали за Саней, который ночевал, как всегда, на конюшне и позже всех узнал о страшном происшествии.
Припадая на больную ногу, с широко вытаращенными глазами Саня ворвался в комнату, где сидели эти двое, и со страшным звериным воем вцепился в горло старика. Он бросался то к одному, то к другому убийце и, наконец, вспомнив про свой знаменитый кнут из сыромятной кожи, висевший у него на плече, стал стегать им обоих жестоко и безжалостно. Остановить его было невозможно. Он был страшен. И когда кто-то из особенно сердобольных вложил в его руку безмен с увесистой гирей на конце, - пусть уже- добьёт, отведёт душу, расправится сними, как они расправились с его бедной матерью, — тут наступила секунда какого-то страшного отрезвления: вот сейчас на глазах у всех Саня (Санька, никогда в жизни не сделавший никому плохого!) — убьёт.
Его друг Ванька-Балтыш как-то тихо обнял его за плечи, взял за руку, сжимавшую безмен, и забрал страшное оружие. Санька не сопротивлялся. Санька, я уверен, не смог бы убить. Он только зашёлся в жутком нечеловеческом рыдании, наконец тихо взвыл, посмотрел на убийц матери презрительно и страшно, плюнул им в лицо: будьте прокляты! — и выбежал на улицу.
Суд был скорый. Старика расстреляли, а его племянника отправили на передовую.
Война ещё не закончилась, когда мы возвратились домой, на мамину родину, в Каменку, Я пошёл в детский сад в старшую группу, и когда, взявшись за руки, мы ходили на прогулку по аллеям старинного каменского парка, я вспоминал Ваньку-Балтыша, как прохаживались мы с ним вразвалку по просёлочной дороге, той самой, по которой вели когда-то разъярённые жители посёлка убийц доброй нашей тёти Поли, как пели мы с ним озорные, бесшабашные хулиганские песни — не то что этот скучный и пресный детсадовский репертуар. И когда петь особенно хотелось, в эти моменты любимые Ванькины частушки сами начинали вылетать из детского моего горла. Одна за другой! Помню, как бегала вокруг меня бедная моя воспитательница Груня Максимовна и не знала, как, каким образом закрыть мне рот.
А потом, вечером, ну и доставалось же мне от мамы! Странно, думал я, почему нельзя петь то, что я хочу? Да и как могут не нравиться взрослым такие замечательные Ванькины песни!?
Все материалы сайта доступны по лицензии:
Creative Commons Attribution 4.0 International